Писатель, художник и наш блогер Николай Фоменко периодически радует нашу редакцию и пользователей Общественного медиапортала своим творчеством. Несколько лет назад рассказ “Новый год” был опубликован в журнале “Крещатик” накануне новогодних праздников предлагаем вашему вниманию эту работу. Своими впечатлениями можно поделится в комментариях. С Новым годом!
НОВЫЙ ГОД
На втором этаже в большом вестибюле Дворца культуры шёл Новогодний утренник. Дед Мороз и Снегурочка так кричали, что их голоса были слышны даже в подвале. Можно было подумать, что наверху ремонт и бригадир о чём-то спорит с маляршой. Но Петрович в столярке знал о детском утреннике. Он устанавливал ёлку и теперь переживал, чтобы она ненароком не свалилась. Петрович постарался надёжно закрепить её, однако он был мнительный, и каждый год ему казалось, что в самый ответственный момент ёлка упадёт, побьются игрушки и, не дай бог, придавит какого-нибудь малыша; самого маленького, самого щупленького, бледненького, с большими голубыми глазами, как у убиенного царевича Дмитрия на картине Глазунова. Репродукция висела в столярке левее пучка чёрной паутины и правее старой лучковой пилы. В мастерской была ещё одна репродукция Глазунова с изображением выдающихся личностей русской истории. Она висела левее лучковой пилы и правее железного шкафа, в котором хранилось столько всего, что Петрович и сам не знал, что у него там. Из содержимого шкафа он пользовался немногим, и чаще всего несколькими стаканами. Репродукции перекочевали к нему из мастерской художника. Они были наклеены на фанеру. Фанера выгнулась, и о Глазунове уже все забыли. Поэтому художник решил репродукции выбросить. Перед тем, как что-то выбрасывать, интересовались мнением Петровича — не пригодится ли вещь ему в работе или просто так. Репродукции пригодились просто так. Всё-таки, человеческие лица. Нехорошо, если они будут лежать среди мусора.
С Дедом Морозом Петрович не дружил. Конкретно с этим Дедом Морозом. Он был лет на тридцать моложе Петровича. Но, как раз это, не имело значения. Дед Мороз числился во дворце культуры методистом и относился по штату к работникам культуры, а Петрович столяр, технический персонал. А ещё Петрович выпивал. Дед Мороз делал ему замечания и однажды хотел вызвать то ли скорую, то ли милицию и засвидетельствовать Петровича опьянение на рабочем месте. Как после такого дружить? Ты кто такой, директор, что ли!
Другое дело звукооператор по прозвищу «Старик». Он имел привычку всем говорить: «Послушай, старик». По отношению к Петровичу звучало уместно. «Послушай, старик, а не взять ли нам бутылочку коньяка». Под коньяком подразумевалось сорокаградусное спиртное коричневого цвета с запахом ванили и вкусом жжёного сахара. «Не взять ли нам» — не означало, что надо скидываться. С Петровича в ДК никто денег не брал, хотя они у него иногда бывали.
В тот день было три утренника: в десять, в половине двенадцатого и в час. Петрович помог звукооператору поставить аппаратуру — два чёрных тяжёлых ящика. Тот дал денег на коньяк и успел перед первым утренником спуститься к Петровичу и выпить сто грамм. Над столом висела пришпиленная к стенке сосновая ветка. Она была свежей и пахла хвойным лесом. К запаху хвои примешивался запах почищенного мандарина и коньяка, и все эти запахи создавали праздничное настроение и ожидание какой-то обязательной радости.
«Старик» ушёл наверх, а Петрович приоткрыл маленькое оконце и закурил. В окно было видно серое небо и слышно, как цокают в мокрый снег падающие с крыши тяжёлые капли. Перед Новым годом, как обычно, наступила оттепель. Петрович вспомнил о промокших ботинках. Он прислонил их подошвой к тёплой батарее. Потом закрыл окно. В комнате стало тихо. Помигивала на потолке большая неоновая лампа. Сверху доносился едва различимый гул, как будто гроза, ушедшая далеко за горизонт. Петрович посмотрел на круглые настенные часы на батарейках. Немного побеспокоился о ёлке, но коньяк не дал развиться неприятному чувству, за что он ему и нравился. На верстаке, припорошенном опилками, была стопка потрёпанных списанных библиотечных книг. Петрович надел очки, перебрал стопку. Все книжки о военных подвигах. Одна так и называлась: «Подвиг разведчика». Петрович сел в кресло и стал читать о подвиге разведчика.
Наверху закричал Дед Мороз, потом Снегурочка. И они что-то кричали и кричали неразборчивое, словно ругались между собой. Потом поднялся визг детворы, глухо звучала музыка, опять кричали Дед Мороз и Снегурочка, и опять детвора визжала, как резанная. Затихло, и только часто хлопала тяжёлая входная дверь.
В мастерскую ворвался «Старик». Потёр руки:
— Наливай.
Петрович с готовностью отложил «Подвиг разведчика», повернулся к железному шкафу и выставил на стол стаканы и начатый коньяк. На газете лежал разломленный на дольки большой мандарин.
— Как ты думаешь, к Новому году растает? — спросил звукооператор.
— Обязательно.
— Не хотелось бы.
— Какая разница,— сказал Петрович.
— Как какая — ты что, Новый год!
— Скользко, — сказал Петрович.
— Новый год со снегом — это же сказка.
— Мы в Кандагаре про снег часто вспоминали.
— Что? — прослушал «Старик». Он разглядывал коньячную этикетку.
— Говорю, конечно, хорошо.
— Ну, за Новый год! — сказал звукооператор.
— За него!
— Я побежал.
— Что там, всё нормально?
— Нормально. — «Старик» бросил в рот дольку мандарина и ушёл на второй утренник.
Теперь голоса Деда Мороза и Снегурочки звучали не со второго этажа, а с неба, словно они и в самом деле мчались по небосводу на белоснежных конях, запряжённых в серебряные сани.
— Новый год, — буркнул Петрович, — кто ж его не любит.
Он снова взялся за книжку, покурил возле приоткрытого окна. Капли хлопали, как отпущенная резинка и шипела снежная жижа под колёсами машин.
Прибежал звукооператор.
— С нашего Деда Мороза можно уржаться. Откуда он взял это «опля»? Стучит посохом и кричит «опля», как в цирке. Мы со смеху катимся. Ну, наливай.
Петрович налил.
— За Новый год!
— За Новый год!
— Почему ты внуков своих не приведёшь? – спросил звукооператор.
— Куда?
— На утренник.
— Мои внуки уже большие.
— Сколько младшему?
— Двенадцать.
— Ну, чего — двенадцать, ещё можно.
Петрович махнул рукой:
— Дедом Морозом его давно не удивишь.
— Давай ещё по одной, — сказал «Старик», — да я побегу.
Петрович поднял бутылку на уровень глаз. Коньяк заканчивался. Звукооператор понял Петровича:
— Нет, всё, — сказал он. — У меня в три часа халтура.
Петрович налил. Достал из шкафа ещё один мандарин.
— Не начинай, — сказал звукооператор, но Петрович уже воткнул жёлтый ноготь в мягкую кожуру.
— Помню, раньше мандарины были маленькие, — сказал он.
— И сейчас есть маленькие, — сказал «Старик». — Абхазские.
— А это какие?
— Чёрт их знает.
— У тех запах был лучше.
— Эти тоже пахнут.
— Не так, — сказал Петрович, понюхав свои пальцы. — За Новый год!
— За Новый год.
— Зайдёшь ещё? — спросил Петрович.
— Не знаю. У меня в три халтура, — повторил он.
Вестибюль вверху уже наполнился гулом. Звукооператор ушёл к своему пульту. Петрович спрятал пустую бутылку в шкаф. Она звякнула там о другие пустые бутылки. Стало грустно, и хотелось продолжения. Петрович курил и придумывал варианты. Можно выпить с завхозом, но с нею надо было начинать, а так Катька откажется. Скажет — сразу меня не позвали. Баба с характером.
В ушах раздался какой-то звук. Глухой и давящий. Такого звука не было ни во время первого утренника, ни во время второго. Петрович забеспокоился. Вспомнил про ёлку, и ноги как-то ослабли, так что едва не подогнулись в коленках. Упала, подумал Петрович и, волнуясь, пошёл наверх. Сразу за дверью начиналась лестница, которая выходила в боковой коридор первого этажа. Петрович остановился в коридоре. Куда-то подевались все его силы. Он постоял и пошёл дальше. Поднялся ещё по одной лестнице навстречу детскому крику. Кричали дети оглушительно. В высоком полукруглом потолке крик скапливался и потом обрушивался вниз, наталкиваясь на новые крики, как волны прибоя. Над головами Петрович сразу увидел ёлку. Ему показалось, что она наклонилась. Он пошёл к ёлке, как старый буксир, шатаясь на зыбкой воде, и чем ближе подходил к ней, тем наклонней она становилась. Петрович, аккуратно расталкивая детвору, бросился к ёлке — на ней горели огни. Вокруг Деда Мороза и Снегурочки выстроились школьники. Родители фотографировали детей на фоне ёлки.
— Ты чего, Петрович? — услышал он голос «Старика».
— Падает.
— Кто?
— Ёлка падает, — Петрович протянул руки, чтобы удержать ёлку.
— Петрович, пойдём отсюда. — Звукооператор взял его под локоть и повёл к лестнице. Спустился с ним на первый этаж и завёл в коридор. — Ты чего, Петрович? — Петрович смотрел непонимающе. — Иди к себе. Дойдёшь?
— Дойду.
Держась за стенку, Петрович спустился в столярку. Сел в грязное кресло, посидел. Потом поднялся и подошёл к двери. Возле двери на стене висел фанерный синий ящичек с красным крестом. Он открыл его. В ящичке был флакон зелёнки, такой старый, что даже через резиновую пробку зелёнка выдохлась. Осталось на дне что-то почти чёрное. Ещё там был бинт в грязной упаковке и пожелтевшая пластинка каких-то таблеток. Петрович закрыл ящичек и возвратился в кресло. Грудь жгло, как горчичником, и кружилась голова. Петрович достал мобильный телефон.
— Николка, внучок, забери меня отсюда, — он опустил руку и закрыл глаза.
Свет в окне посинел. Наступили сумерки. В столярку вошёл молодой человек в короткой куртке и джинсах.
— Дед, что случилось?
Петрович пошевелился.
— Ты опять! — сказал молодой человек.
— Николка, Новый год.
— Какой тебе Новый год!
Молодой человек помог Петровичу подняться, надел на него куртку и кроличью шапку, прихлопнув её на макушке ладонью.
— Ботинки, — сказал Петрович. — Переобуться.
Молодой человек посмотрел на ботинки, стоявшие у батареи, подумал и махнул рукой:
— Пойдём так, я на машине.
